Я не чувствовала ни холода, ни боли от царапин. Я могла думать только об одном - о том, что надо идти вперёд.
Заросли кончились, я вывалилась на открытое место - там был ручей с желтоватыми глинистыми берегами. Я остановилась, согнулась пополам, с трудом переводя дыхание.
Нельзя так волноваться. Нельзя поддаваться эмоциям.
Накрапывал мелкий дождик. Старые рябины, уже потерявшие все листья, стояли - мокрые и скрюченные, алые гроздья ягод блестели, как бусы.
Перед глазами засверкали огоньки. Всё. Можно уже никуда не торопиться.
Я подняла взгляд к тускнеющему небу. Там кто-то летел, взмахивая большими золотистыми крыльями. Человек? Летающий. Всё, приехали.
Стенки тоннеля были глинистыми и желтоватыми. Я выбралась наружу по деревянным брускам и оказалась среди кустов смородины - их листья почернели и скукожились.
Узкой тропинкой между кустов - на картофельное поле, пустое, широкое.
Хрустально-ледяным солнечным днём мы работали в поле, копали картошку. Старик, что работал рядом со мной, выбивался из сил, но держался, копал, складывал холодные грязные картофелины в мешок. Это было давно, очень давно. А может быть, недавно.
Аккуратно свернув и положив к стене спальный мешок, я спустилась по лестнице вниз. Старик ждал меня в холле, большом и светлом. Я подошла к нему, он качнулся мне навстречу. Мы обнялись.
- Мы умрём, да?
- Конечно. Однажды мы все умрём.
- Но до этого... Успеем ли мы хоть что-нибудь?
- Конечно, успеем. Накопаем несколько центнеров картошки для хозяев.
- Я не о том...
- Я знаю, что ты не о том. Но - что делать? Мы ведь с тобой - знаешь, кто? Мы пчёлки. Собираем мёд, всю жизнь собираем мёд. Бесполые, преданные своей королеве, которая любит один раз в жизни, а потом всю жизнь рожает. И, если кому-то из нас дано совершить героический поступок - ужалить врага, напавшего на родной, ..., улей, то это последнее, что он совершает. Потому что жало-то - одно...
- А что будет, если дойти до конца коридора?
- Проверь, если жить надоело.
Там был космический корабль. Честное слово, был. Настоящий.
А потом я выглянула в окно и увидела людей. Летающих. Понимаешь, это было окно в будущее. В будущем все летают. И мы с тобой будем летать. Понимаешь, для того, чтобы полететь, надо любить. Очень сильно. Чем сильнее любишь, тем выше летаешь. Мы полетим!
- Дурочка. Пчёлы не любят.
- Но пчёлы летают! И они золотые... И пушистые! От них пахнет летом и мёдом.
Соты. Старые, подгнившие. От них пахнет смертью.
- Видишь? Мы все умрём.
Но там было поле, всё в цветах...
- Прерия. Там была прерия.
- А разница? Да ты послушай! Ну и что, что сейчас осень? Мы будем жить, мы будем летать!
- Живи, солнышко. Лети.
- Подожди! Я помню. Я помню нас! В том времени мы были мальчиком и девочкой, и мы летали над лугом, заросшим цветами... Подожди, подожди, я всё поняла! Ты из будущего, да? Ты прилетел из будущего! Я тебя помню, мы играли в детстве. А потом ты вырос, состарился, и зачем-то вернулся сюда. Зачем? Здесь страшно, здесь нет будущего, здесь один путь - во тьму...
- Думай о хорошем, солнышко. У тебя это хорошо получается, лучше, чем у меня.
О хорошем... Что здесь хорошего? Разве что - тайны. Здесь столько леса, и столько кустов, и столько выскоих трав, здесь лабиринты узких тропинок, и можно идти, идти, можно свернуть с тропинки и продираться сквозь чащу. Можно разгадывать загадки, что-то искать, что-то находить. Главное, чтобы рядом был кто-то, кто, как и я, молод и наивен, и хочет разгадать все загадки, и мечатет научиться летать.
- Понимаешь, солнышко? Теперь - понимаешь?
Нет, не понимаю. Не хочу понимать.
Я стою на коленях среди зарослей высоких мёртвых трав, и смотрю в небо, а в небе летает-кружится сумасшедший паренёк - это не он ли тогда, пятнадцать лет назад, играл неразорвашимся снарядом, как мячиком? Это не он ли стоял на сцене и выл, изображая волка? Это не он ли сидел на больничной кровати, в белой рубашке, раскачиваясь из стороны в сторону? А теперь он летит. Только бы не упал.
И мы однажды полетим над прерией. Верь мне, пожалуйста. Верь мне.